class="p1">– Видимо все в этом мире имеет границы, и Федин гуманизм тоже. А безгранична лишь Вселенная, и то лишь на нынешнем этапе познания, – сообщил нам Чучундра.
B окно мойки просунулась шишковатая голова Джаггера и прохрипела так, словно ему уже прижигали пятки:
– Чуваки, давайте миски-ложки, карачун нам приходит! Давать было пока нечего.
Слова у Джаггера явно кончились, и тут я решил, что он рехнулся. Джаггер встал y судомоечного окна и вдруг, перекрывая шум и крики беснующихся стариков, громко пропел приятным хрипловатым тенором:
– Призрачно все в этом мире бушующем… – и сделал паузу. Столовая стихла.
Только кто-то из дедов сказал: «Ого!».
И тут же кто-то другой, более хозяйским и деловым голосом повелительно сказал: «Ну»!
Джаггер продолжил, а Панфил, мгновенно просекший фишку, подхватил вторым голосом:
– Есть только миг, за него и держись…
– Давай-давай, молодые, – поощрительно крикнул все тот же деловой голос, – жгите, черти!
Тут уже присоединился и я, стараясь брать, как можно ниже и не очень фальшивить. И мы втроем грянули:
– Есть только миг между прошлым и будущим…
А дальше, набрав воздуху в грудь, словно ставя на карту все:
– Именно он называется жизнь!..
Обнаружилось, что непоющий Чучундра вполне успешно посвистывает в нужных местах.
И пошло-поехало.
B едких клубах содового пара, полоща миски красными опухшими руками, мы с Панфилом заливались, словно демоны в аду. Чучундра посвистывал, а Джаггер снаружи вел основную партию, подавая и убирая посуду.
Все слушали молча, лишь иногда подбадривая нас воплями: «Давай еще, Карузы!»
Мы давали еще. Мы разжалобили всех, исполнив «Машина пламенем объята…», перепели всего Бумбараша и перешли к неуловимым мстителям. Ужин кончился.
– Аншлаг! Овация! – радовался Джаггер, – Пиплы реально колбасились. У нас и в кабаке не каждый вечер был такой успех…
– Ещё пара таких концертов и мы тут сдохнем, – сказал Панфил, – без всяких оваций.
– Я думаю, точно сдохнем, – согласился Чучундра. Говорил он несколько сдавленно, поскольку губы его занемели и оставались в таком положении, как будто он свистит до сих пор.
– Но есть вариант, – продолжил Чучундра, – знаете ли, любезные друзья, что когда начнутся караулы, а начнутся они скоро, то те, кто ходит в караул, не будет делать наряды по кухне.
– Вопрос, как влезть туда, – сказал я.
– Говно вопрос, – заявил тут же Джаггер, – мне Чингачгук рассказывал, что у них в призыве кто лучше радиообмен писал, того первыми с кухонь поснимали в караулы ставить начали. Там шарить нужно.
– Ну, мы, в общем-то, и так все неплохо пишем, – сказал Панфил, – вот только Бабай у нас чуть слабоват, но мы его подтянем.
– Ботать по-аглицки будешь у меня, как сэр и пэр, – заорал Джаггер и треснул меня по плечу…
Мы почти закончили наряд по кухне. Еще нужно было напоить чаем и накормить бутербродами ночную смену. Но их было немного.
В полвторого ночи в столовую завалились человек тридцать сонных микрофонщиков. Им предстояло, подкрепившись, с двух ночи до восьми утра подслушивать натовские самолеты и искать новые частоты радиообмена.
То же самое ожидало и нас по окончании учебки. Впрочем, до этого было еще так далеко…
Еще через пару недель рота действительно была разделена, как и предсказывали Чучундра и Джаггер. Более шарящая половина была допущена до караулов и перестала ходить в наряды по кухне. Наша компания, включая Кролика, но исключая Батю, оказалась в первой половине.
12
…Каждый караул начинался с развода, на котором дежурный по части (ДПЧ), обычно какой-нибудь капитан или старлей, проверял знание устава караульной службы. Пауза между его вопросом и ответом кандидата в наряд, расценивалась, как жестокое, злонамеренное незнание. Не ответив на вопрос ДПЧ, можно было тут же вместо караула оказаться на кухне…
– Так мой праведный еврейский прадедушка учил Тору, как мы учим этот чертов устав, – сказал как-то я.
Прадедушка вызвал широкий интерес.
– Вот это да! – удивился Джаггер. – Так ты что, еврей? Кто бы мог подумать? Что же ты в армии делаешь?
Я вздохнул и пожал плечами. Мне и самому было слегка неудобно. Во-первых, я не очень ощущал себя как-то особенно по-еврейски. Во-вторых, действительно не слишком понимал, что я делаю в армии.
– Бабай, а я думал, что ты грузин какой-то, – сказал Панфил, – a тут вон оно что… Прадедушка, говоришь… Стихи тут пописываешь… Тебе Мандельштам не родственник?
Я вздохнул ещё раз. Мандельштам не был моим родственником.
– Ну и ладно, не родственник и хорошо, – вдруг потерял интерес к теме Панфил, понявший, что, не имея такого родственника, я вряд ли составлю ему поэтическую конкуренцию.
Другие аспекты моего происхождения его вообще мало интересовали.
Чучундра, чтоб я не зазнавался, заявил, что в его роду были шляхтичи, вятичи, рюриковичи и два рабиновича. Хотя насчет рабиновичей – это еще не точно.
Джаггер добавил, что у Чучундры были в роду пустоболы и китайские императоры, и закрыл было национальную тему, но случившийся неподалеку Батя, учинил мне допрос.
– Так что, только прадедушка яврей? – спросил он сурово, – а дедушка? Тоже? А другая родня?..
– Эх! – махнул рукой Батя, явно чем-то расстроенный, – что же всё как-то в жизни не так…
– Чего ты, Батя, – удивился я, – чего пригорюнился?
– Потому что, Бабай, если бы у меня прадедушка был яврей, – объяснил мне Батя, – то я не в леспромхозе бы жопу всю жизнь морозил. А сидел бы себе где-нибудь в Африке и бананы бы ел.
– Батя, но ведь Бабай тут с нами живет, – вон даже в армию умудрился попасть, мудило такое, – попытался образумить Батю Джаггер.
– Да какой он яврей, – разочарованно махнул на меня рукой Батя, – он так, одно название. Добрый он, куревом делится. Я их видал, явреев-то, в клубе у нас, в леспромхозе на плакате. Сионские агрессоры. Урки настоящие! Бабай не похож…
– Ладно, – сказал я, – не могу же я быть похожим на всех сионистских агрессоров сразу…
Пора было собираться в караул. Мы уже были готовы выйти под неверный свет полярного сияния, но Панфил объявил, что почитает нам стихи. И почитал…
…Человек, пронзивший кистью время,
Гений всех времен, эпох и дат,
Дарит взгляд ушедших поколений,
Позволяя сделать шаг назад.
Станет звук увядшим и бесплотным,
Стих умолкнет и умрет язык,
Но живут нетленные полотна —
Сжатый меж столетиями миг.
Было ль у людей пещерных слово?
Память стерла тот наивный век,
Но бегут наскальные бизоны
Сквозь века. И вечен этот бег!
А теперь в цене маститых шайка…
Что ж, не в первый, не в последний раз
Истина, таланты возвышая,
Не умрет, в отличие от нас.
Сколько живописцев позабыто,
Сколько будет позабыто впредь.
Всех пропустит время через сито,
Разделяя золото и медь.
Человек, пронзивший кистью время,
Верь в себя. Для остальных – пиши
Боль свою на полотне сомнений,
Краской выжимая из души.
13
…Что милей всего на свете? Сон! Так, кажется, звучал ответ на одну загадку времен царя Соломона…
Хуже всего – невозможность выспаться. Молодой солдат не должен много спать. Желательно вообще. Это золотое правило в армии, по крайней мере, в нашей воинской части. Принцип, возведенный в абсолют.
Гусь, которому удалось поспать более двух часов подряд, это явный недосмотр сержантов. Поэтому мы постоянно пребываем в состоянии легкой прострации и недоумения. Силы наши всегда на пределе и их не хватает на организованное сопротивление.
Мы заняты постоянно. Мы занимаемся физкультурой, когда не учимся. Идем в наряд, если не укрепляемся спортом. И вновь учимся, заканчивая наряд.
Нам полагается свободное время, два часа в день. Минут шестьдесят из законных ста двадцати мы чистим снег. Снега
